Архив форума "Клуб любителей DVD" с 2000 по 2014гг

Так вот почему у него Мюллер такой хороший вышел:) (-)

Автор: Alihan-Anoh
<koshale@yandex.ru>
Дата: 22.12.13, @18:44

' Родители мои в Институте народного хозяйства учились, на рабфаке (для молодых, которые не знают, что это, объясню: рабочий факультет). Мама экономическое отделение окончила, отец — юридическое, и она умоляла его: «Не ходи ты в эти спецслужбы, не надо!», но рядом такой брат, и он: «А куда мне?». — «Лучше в адвокатуру: там будешь людей защищать, а здесь станешь стрелять их — есть разница или нет?». Мама очень умная была, ее стоило послушать, но нет, отец подался в ОГПУ, надел гимнастерку, кобуру с пистолетом... — ему это нравилось.
'
' — Людей он допрашивал?
'
' — Говорят, да, и то, что получил по 58-й «десятку», — прости меня, Господи! — по делу. Заслужил! Это наказание! За каждое преступление, нравственное или физическое страдание, которое ты кому-то приносишь, обязательно будет наказание Божеское...
'
' — ...рано или поздно...
'
' — ...и разве маршал Тухачевский не был за подавление Кронштадтского мятежа и крестьянского восстания на Тамбовщине наказан? И Блюхер тоже — нельзя такое творить!
'
' — Чем в Киевском НКВД отец занимался?
'
' — Был заместителем начальника экономического отдела, а это ужасный отдел, по выкачке золота у бывших нэпманов — ну, можешь себе представить, нет? Мне страшную вещь рассказали: он отца нынешнего президента Академии наук Украины Патона, великого ученого, допрашивал, чтобы золото тот отдал. Я с Борисом Евгеньевичем не знаком и даже встречаться боюсь — как сын такого человека...
'
' Когда отца арестовали, мама сетовала: «Тонны золота через его руки прошли — хотя бы крупицу себе оставил!», а я уверял: «Мамочка, он же порядочный...». — «Но дурак! Порядочный дурак!». Я возражал: «Ну, мама, лучше быть порядочным дураком, чем умным негодяем или жуликом». Кстати, во время ареста...
'
' — ...а это происходило при вас?
'
' — Да, ночью пришли, маузер в деревянной коробке забрали, что-то там от Дзержинского было, какая-то вещь позолоченная... Забрали маузер, ремень, отец надел гимнастерку, галифе, сапоги и сказал: «Я скоро вернусь». Много лет спустя я у мамы спросил: «Почему, когда его арестовывали, ты даже слезинки не проронила?». В детстве спросить об этом не мог, я вообще еще ничего не понимал — теперь-то уже понимаю... Она ответила: «Потому что все слезы я выплакала на рабфаке, когда умоляла его в ОГПУ не идти. Сколько рыдала, сколько кричала — нет, он пошел, и закончил так, как закончил».
'
' — Слышал, когда вы в Соединенных Штатах Америки гастролировали, в Сан-Диего в зале вдруг встал человек...
'
' — ...ой, встал! Старик — это ужасно было, и мне тяжело вспоминать... В конце творческой встречи я обратился к залу: «Господа, вопросы какие-нибудь есть?». — и он поднялся: «У меня не вопрос — я хочу вам сказать: ваш отец в 34-м году меня допрашивал, очень жестко». В зале повисла гнетущая тишина — представляешь мои ощущения? Только что я пел песни, много рассказывал... «Вы знаете, — потупил я взгляд, — конечно же, он преступник, но, может, я стал артистом (интуитивно, даже не понимая этого), чтобы хоть немного загладить его вину», хотя по-настоящему я стал артистом, Димочка, потому, что никуда не брали. В военные? Вот! (Показывает кукиш). В журналистику? Вот! В дипломатию? Вот!
'
' — Сын репрессированного...
'
' — ...что ты — врага народа! В Школу-студию МХАТ — фигу! Везде анкеты, и замечательный вопрос там был, в каждой из них. Молодежь этого не знает — многостраничная анкета была, и страшный вопрос, ответить на который не мог: «Находились ли вы или ваши ближайшие родственники на временно оккупированных территориях или в заключении?» — и дальше: «Если умерли, то где похоронены?». Я уточнял: «Мама, мы же на оккупированной территории не были». — «Но мы были в ссылке — этого достаточно». — «Так Сталин ведь говорил: «Сын за отца не отвечает». — «Ну, слушай его больше — все это слова».
'
' - Что еще интересно, человек, поднявшийся в Сан-Диего, поведал мне о сестре отца — я этого не знал. Отец скрывал, что его родная сестра эмигрировала в Америку, и когда я там находился, ей было, как мне сейчас, 83 или 84 года (мужу ее — 27!). Тот человек сказал: «Ну ладно, а вы знаете, что у вас здесь родная тетя живет?». Я: «Нет». — «Она миллиардерша, у нее в Голливуде шесть студий — она вам звонила?». — «Нет». — «А вы ей?». — «А зачем мне ей звонить? — подумает еще, что денег хочу. Нет, я ее беспокоить не буду». — «Она могла бы дать вам какую-нибудь роль...». Я плечами пожал: «Я не знаю английского, но ради такого дела, конечно же, выучил бы».
'
' ...Да, отец это скрыл — если бы признался, взяли бы его в ту организацию!
'
' — Он вам рассказывал, как в родном НКВД его допрашивали?
'
' — Не хотел, но однажды все-таки рассказал. Одна женщина — по-моему, из Ирпеня под Киевом, украинка — умоляла его в начале 30-х: «Возьмите куда-нибудь сына, пристройте — с голоду ведь умрет! Есть нечего, уже лебеду съели...». Отец пообещал: «Возьму» — и устроил в киевское ОГПУ часовым: тот стоял с ружьем, получал какой-то паек, немножко отъелся. Отец вспоминал: «Когда меня арестовали, привели в мой кабинет, и смотрю — за моим столом этот мальчик сидит, но это не самое удивительное: у него в петлице один прямоугольничек».
'
' — Лейтенант госбезопасности...
'
' — Не будучи до этого ни ефрейтором, ни старшиной, никем, и первое, что он сделал, — выбил отцу зубы. С ходу так — подошел... Отец вспоминал: «Кровища течет, но даже не это произвело на меня впечатление — этого я ожидал, а то, что он мне тыкает, тычет!». «Ты! За кого в 19-м году на комсомольском собрании голосовал — за Ленина или за Троцкого?». На столе документы лежат... Отец ответил: «За Троцкого, потому что он тогда первым лицом считался, а Ленин вторым». — «А-а-а, так ты троцкист!». Он: «Нет, я коммунист».
'
' Ну, продолжение достойно, конечно, даже не знаю, кого — Солженицына или О'Генри? На Колыме, в лагере, утром вывели их на поверку. Зима, под 40 градусов мороз... «Иванов! Петров! Броневой!». — «Здесь! Здесь! Здесь!». Прибыл новенький, отец смотрит — на самом краю стоит тот мальчишка, младший лейтенант, в шапочке, в каком-то пальто тоненьком, весь трясется от холода. «А бригадиром у нас, — вспоминал он, — был двухметровый матрос с крейсера «Аврора»: первым началу революции залп дал — за это и сел». Отец подошел к нему: «Смотри, тот, который мне зубы выбил, прибыл, стоит...». Бригадир к замначальника колонии сразу: «Слушай, новенького в мою бригаду давай!».
'
' Пошли рубить лес (или пилить), было, наверное, полшестого утра, идти далеко, мальчишка совершенно закоченел, да и голодный, сел на пенек. Отец говорит матросу: «Садиться нельзя — он может замерзнуть!». — «Ладно, я ему скажу». Рубили, пилили, мерзли, снова рубили, работали целый день, про мальчишку забыли... Отец вспоминал: «Возвращаемся, смотрю — на пеньке что-то ледяное — непонятная какая-то скульптура!». Показывает матросу, бригадиру этому: «Не он ли?». — «Щас проверим. Ну-ка, дай лом» — и ломом как ударил! «Никогда, — говорил отец, — не забуду: брызги, как бриллианты, в стороны разлетелись!» — замерз...
'
' Тоже, знаешь ли, наказание, хотя обвинять живших в то время нельзя — ну нельзя! Не все же герои, но я только знаю, что за каждое содеянное преступление приходит наказание, ты должен платить за него: в лучшем случае — здоровьем, в худшем — своей жизнью, а в самом плохом — жизнью родных и близких, которых любишь больше себя.
'
' — 37-й год, вам восемь с половиной лет, и вместе с матерью вас отправляют в Малмыж Кировской области...
'
' — Это уже утром... Ночью, в три часа — арест, а в девять утра (у нас в этом доме на Крещатике четырехкомнатная квартира была) входят управдом, участковый, дворник и какой-то человек в штатском — по-моему, из ОГПУ, и этот, в штатском, говорит: «Вот постановление — вы должны освободить дом, Киев, Украину от своего присутствия, и на это 24 часа вам дается».
'
' — Кошмар!
'
' — Мама растерянно: «А куда мы?..». — «В ссылку. По решению тройки. В Малмыж Кировской области» (кстати, там Александр Александрович Калягин родился, замечательный артист — он мне рассказывал). Я ничего не понимаю, мама чего-то плачет... Ну, после этой квартиры — солома, куры...
'
' — Барак, наверное?
'
' — Нет, избушка, и мне она даже нравилась — я же маленький был, — а мама пять раз Хрущеву писала, но он не ответил ни разу. По-моему, на шестое письмо не он, а из его канцелярии отписали: «Уважаемая товарищ Броневая! Если вы хотите уменьшить срок ссылки с пяти до двух лет (а мы уже год с лишним там были. — Л. Б.), или откажитесь от фамилии, или разведитесь с мужем». Она тут же ответила: «Фамилию менять не буду, а с мужем разведусь». (С горечью). Обманули! — все пять лет мы провели в ссылке — с 37-го по 41-й.
'
' (http://www.bulvar.com.ua/arch/2013/51/52b20288263d8/)

Сообщения в ветке

Страшные рассказы артиста Броневого -- SL -- 22.12.13@11:05 (Чит.: 237)

Так вот почему у него Мюллер такой хороший вышел:) (-) -- Alihan-Anoh -- 22.12.13@18:44 (Чит.: 80)

' Родители мои в Институте народного хозяйства учились, на рабфаке (для молодых, которые не знают, что это, объясню: рабочий факультет). Мама экономическое отделение окончила, отец — юридическое, и она умоляла его: «Не ходи ты в эти спецслужбы, не надо!», но рядом такой брат, и он: «А куда мне?». — «Лучше в адвокатуру: там будешь людей защищать, а здесь станешь стрелять их — есть разница или нет?». Мама очень умная была, ее стоило послушать, но нет, отец подался в ОГПУ, надел гимнастерку, кобуру с пистолетом... — ему это нравилось. 
' 
' — Людей он допрашивал?
' 
' — Говорят, да, и то, что получил по 58-й «десятку», — прости меня, Господи! — по делу. Заслужил! Это наказание! За каждое преступление, нравственное или физическое страдание, которое ты кому-то приносишь, обязательно будет наказание Божеское...
' 
' — ...рано или поздно...
' 
' — ...и разве маршал Тухачевский не был за подавление Кронштадтского мятежа и крестьянского восстания на Тамбовщине наказан? И Блюхер тоже — нельзя такое творить!
' 
' — Чем в Киевском НКВД отец занимался?
' 
' — Был заместителем начальника экономического отдела, а это ужасный отдел, по выкачке золота у бывших нэпманов — ну, можешь себе представить, нет? Мне страшную вещь рассказали: он отца нынешнего президента Академии наук Украины Патона, великого ученого, допрашивал, чтобы золото тот отдал. Я с Борисом Евгеньевичем не знаком и даже встречаться боюсь — как сын такого человека...
' 
' Когда отца арестовали, мама сетовала: «Тонны золота через его руки прошли — хотя бы крупицу себе оставил!», а я уверял: «Мамочка, он же порядочный...». — «Но дурак! Порядочный дурак!». Я возражал: «Ну, мама, лучше быть порядочным дураком, чем умным негодяем или жуликом». Кстати, во время ареста...
' 
' — ...а это происходило при вас?
' 
' — Да, ночью пришли, маузер в деревянной коробке забрали, что-то там от Дзержинского было, какая-то вещь позолоченная... Забрали маузер, ремень, отец надел гимнастерку, галифе, сапоги и сказал: «Я скоро вернусь». Много лет спустя я у мамы спросил: «Почему, когда его арестовывали, ты даже слезинки не проронила?». В детстве спросить об этом не мог, я вообще еще ничего не понимал — теперь-то уже понимаю... Она ответила: «Потому что все слезы я выплакала на рабфаке, когда умоляла его в ОГПУ не идти. Сколько рыдала, сколько кричала — нет, он пошел, и закончил так, как закончил».
' 
' — Слышал, когда вы в Соединенных Штатах Америки гастролировали, в Сан-Диего в зале вдруг встал человек...
' 
' — ...ой, встал! Старик — это ужасно было, и мне тяжело вспоминать... В конце творческой встречи я обратился к залу: «Господа, вопросы какие-нибудь есть?». — и он поднялся: «У меня не вопрос — я хочу вам сказать: ваш отец в 34-м году меня допрашивал, очень жестко». В зале повисла гнетущая тишина — представляешь мои ощущения? Только что я пел песни, много рассказывал... «Вы знаете, — потупил я взгляд, — конечно же, он преступник, но, может, я стал артистом (интуитивно, даже не понимая этого), чтобы хоть немного загладить его вину», хотя по-настоящему я стал артистом, Димочка, потому, что никуда не брали. В военные? Вот! (Показывает кукиш). В журналистику? Вот! В дипломатию? Вот!
' 
' — Сын репрессированного...
' 
' — ...что ты — врага народа! В Школу-студию МХАТ — фигу! Везде анкеты, и замечательный вопрос там был, в каждой из них. Молодежь этого не знает — многостраничная анкета была, и страшный вопрос, ответить на который не мог: «Находились ли вы или ваши ближайшие родственники на временно оккупированных территориях или в заключении?» — и дальше: «Если умерли, то где похоронены?». Я уточнял: «Мама, мы же на оккупированной территории не были». — «Но мы были в ссылке — этого достаточно». — «Так Сталин ведь говорил: «Сын за отца не отвечает». — «Ну, слушай его больше — все это слова».
' 
' - Что еще интересно, человек, поднявшийся в Сан-Диего, поведал мне о сестре отца — я этого не знал. Отец скрывал, что его родная сестра эмигрировала в Америку, и когда я там находился, ей было, как мне сейчас, 83 или 84 года (мужу ее — 27!). Тот человек сказал: «Ну ладно, а вы знаете, что у вас здесь родная тетя живет?». Я: «Нет». — «Она миллиардерша, у нее в Голливуде шесть студий — она вам звонила?». — «Нет». — «А вы ей?». — «А зачем мне ей звонить? — подумает еще, что денег хочу. Нет, я ее беспокоить не буду». — «Она могла бы дать вам какую-нибудь роль...». Я плечами пожал: «Я не знаю английского, но ради такого дела, конечно же, выучил бы».
' 
' ...Да, отец это скрыл — если бы признался, взяли бы его в ту организацию!
' 
' — Он вам рассказывал, как в родном НКВД его допрашивали?
' 
' — Не хотел, но однажды все-таки рассказал. Одна женщина — по-моему, из Ирпеня под Киевом, украинка — умоляла его в начале 30-х: «Возьмите куда-нибудь сына, пристройте — с голоду ведь умрет! Есть нечего, уже лебеду съели...». Отец пообещал: «Возьму» — и устроил в киевское ОГПУ часовым: тот стоял с ружьем, получал какой-то паек, немножко отъелся. Отец вспоминал: «Когда меня арестовали, привели в мой кабинет, и смотрю — за моим столом этот мальчик сидит, но это не самое удивительное: у него в петлице один прямоугольничек».
' 
' — Лейтенант госбезопасности...
' 
' — Не будучи до этого ни ефрейтором, ни старшиной, никем, и первое, что он сделал, — выбил отцу зубы. С ходу так — подошел... Отец вспоминал: «Кровища течет, но даже не это произвело на меня впечатление — этого я ожидал, а то, что он мне тыкает, тычет!». «Ты! За кого в 19-м году на комсомольском собрании голосовал — за Ленина или за Троцкого?». На столе документы лежат... Отец ответил: «За Троцкого, потому что он тогда первым лицом считался, а Ленин вторым». — «А-а-а, так ты троцкист!». Он: «Нет, я коммунист». 
' 
' Ну, продолжение достойно, конечно, даже не знаю, кого — Солженицына или О'Генри? На Колыме, в лагере, утром вывели их на поверку. Зима, под 40 градусов мороз... «Иванов! Петров! Броневой!». — «Здесь! Здесь! Здесь!». Прибыл новенький, отец смотрит — на самом краю стоит тот мальчишка, младший лейтенант, в шапочке, в каком-то пальто тоненьком, весь трясется от холода. «А бригадиром у нас, — вспоминал он, — был двухметровый матрос с крейсера «Аврора»: первым началу революции залп дал — за это и сел». Отец подошел к нему: «Смотри, тот, который мне зубы выбил, прибыл, стоит...». Бригадир к замначальника колонии сразу: «Слушай, новенького в мою бригаду давай!».
' 
' Пошли рубить лес (или пилить), было, наверное, полшестого утра, идти далеко, мальчишка совершенно закоченел, да и голодный, сел на пенек. Отец говорит матросу: «Садиться нельзя — он может замерзнуть!». — «Ладно, я ему скажу». Рубили, пилили, мерзли, снова рубили, работали целый день, про мальчишку забыли... Отец вспоминал: «Возвращаемся, смотрю — на пеньке что-то ледяное — непонятная какая-то скульптура!». Показывает матросу, бригадиру этому: «Не он ли?». — «Щас проверим. Ну-ка, дай лом» — и ломом как ударил! «Никогда, — говорил отец, — не забуду: брызги, как бриллианты, в стороны разлетелись!» — замерз...
' 
' Тоже, знаешь ли, наказание, хотя обвинять живших в то время нельзя — ну нельзя! Не все же герои, но я только знаю, что за каждое содеянное преступление приходит наказание, ты должен платить за него: в лучшем случае — здоровьем, в худшем — своей жизнью, а в самом плохом — жизнью родных и близких, которых любишь больше себя.
' 
' — 37-й год, вам восемь с половиной лет, и вместе с матерью вас отправляют в Малмыж Кировской области...
' 
' — Это уже утром... Ночью, в три часа — арест, а в девять утра (у нас в этом доме на Крещатике четырехкомнатная квартира была) входят управдом, участковый, дворник и какой-то человек в штатском — по-моему, из ОГПУ, и этот, в штатском, говорит: «Вот постановление — вы должны освободить дом, Киев, Украину от своего присутствия, и на это 24 часа вам дается».
' 
' — Кошмар!
' 
' — Мама растерянно: «А куда мы?..». — «В ссылку. По решению тройки. В Малмыж Кировской области» (кстати, там Александр Александрович Калягин родился, замечательный артист — он мне рассказывал). Я ничего не понимаю, мама чего-то плачет... Ну, после этой квартиры — солома, куры...
' 
' — Барак, наверное?
' 
' — Нет, избушка, и мне она даже нравилась — я же маленький был, — а мама пять раз Хрущеву писала, но он не ответил ни разу. По-моему, на шестое письмо не он, а из его канцелярии отписали: «Уважаемая товарищ Броневая! Если вы хотите уменьшить срок ссылки с пяти до двух лет (а мы уже год с лишним там были. — Л. Б.), или откажитесь от фамилии, или разведитесь с мужем». Она тут же ответила: «Фамилию менять не буду, а с мужем разведусь». (С горечью). Обманули! — все пять лет мы провели в ссылке — с 37-го по 41-й. 
' 
' (<a href="http://www.bulvar.com.ua/arch/2013/51/52b20288263d8/">http://www.bulvar.com.ua/arch/2013/51/52b20288263d8/</a>)

Посылать уведомление об ответе:

[Индекс] [Посмотреть ветку] [Настройки] [DVDSpecial.ru]