Архив форума "Клуб любителей DVD" с 2000 по 2014гг


И он ведь, не один (+)

Автор: Alihan-Anoh
<koshale@yandex.ru>

Дата: 26.12.11, @21:30

  А уж Фалина близоруким никак не назовешь — писал записки Сталину, статьи Хрущеву, советовал Брежневу, был Послом СССР, Секретарем ЦК при Горбачеве (без пяти минут член Политбюро).

Валентин ФАЛИН

ВСТУПАЯ В НОВЫЙ ВЕК…

(раздумья вслух)

Не год и не два в кругах идеологов, политологов, экономистов шумят дебаты: какой стране, какому из регионов мира суждено вырваться в XXI веке вперед по профилирующим, в современном толковании, показателям, оттеснив на роль ведомых прежние традиционные центры влияния. Чаще остальных пальма первенства отдавалась зоне Тихого океана с выделением – на каком-то этапе – удельного веса Японии и Китая, хотя подобным прогнозам недоставало бесспорных доказательств.

В последнее десятилетие претензию на функцию мирового поводыря узурпировали Соединенные Штаты Америки. С распадом Советского Союза пробил звездный час Вашингтона перечеканить заявку – минимум полувековой давности – на глобальную гегемонию в установление Pax Americana де-факто, если не получится де-юре. Дискуссионными, с заокеанского угла зрения, остаются лишь вопросы о том, какими способами, средствами, вкупе с какими странами либо без оных, легче и проще добиться статуса единственной супердержавы, независимой ни от кого, но от которой будут зависеть все.

Такая перспектива, надо признать, не порождает всеобщего ликования. Союзники США по НАТО не раз сетовали на трудности координации действий с Вашингтоном. Так, канцлер ФРГ Гельмут Шмидт, покидая свой пост, отмечал, что в конце 1970–х – начале 1980–х годов США трижды круто меняли свои внешнеполитические установки. Шмидт знал, что говорил, ибо лично испытывал давление со стороны президентов Форда, Картера, Рейгана, понуждавших европейцев вписываться в американские “курбеты”.

Непредсказуемость своей внешней политики в Вашингтоне выдают за крупнейшее достижение, чуть ли не за некий стратегический резерв. Многим памятно, как Рейган однажды цинично заявил: пусть противник отходит ко сну с молитвою о том, чтобы Соединенные Штаты наутро не нажали ядерную кнопку и не покончили с его существованием.

Может быть, с позиций США, неопределенность и есть достоинство. Но обратная сторона медали непредсказуемости – это общая мировая нестабильность.

Соединенные Штаты упорно внедряют в международные отношения жесткий принцип: торжествует сильный, удел слабых – подчиниться либо исчезнуть. Логика непререкаемого лидерства определяет программу мер, рассчитанных на достижение, насколько достает воображения, решающего превосходства на обозримую перспективу над любым другим государством или группой государств в любой части света. Политическими, экономическими, правовыми инструментами достичь статуса гегемона невозможно. Доля американской индустрии ни завтра, ни послезавтра не превысит 10%-ной отметки в мировом промышленном производстве. Финансовые и научно-технические потенции Соединенных Штатов впечатляют, но и они сами по себе не понудили бы других ходить по американской струнке. Хребтом современной мощи Вашингтона является его не знающий аналогов в истории военный аппарат, располагающий арсеналами, достаточными для ведения двух с половиной “глобальных операций” плюс обширного набора региональных и локальных войн там, куда падет взор.

Союзники США по НАТО ежегодно ассигнуют на “нужды безопасности” средства, равные примерно 80% бюджета Пентагона, но практическая отдача этих расходов не дотягивает и до трети эффективности военных приготовлений американцев. За последнюю пару десятилетий этот разрыв постоянно возрастал по причине отставания Западной Европы от Соединенных Штатов в разработке и внедрении новейших военных технологий. Вашингтонское руководство не скрывает своих намерений сохранить и по возможности нарастить военно-технологический отрыв от союзников. Тем самым в числе прочего закреплялось бы особое положение США в Атлантическом блоке и их влияние на реальные оперативные планы НАТО.

Постулат “свобода от нападения – свобода нападения” кладется руководством Пентагона в основу американского военного мышления. Если все будет складываться так, как это видится правителям Соединенных Штатов, логика развития может спровоцировать очередную коренную перегруппировку сил в мировом сообществе и переоценку принятых понятий. Вот ключевое противоречие, с которым мировое сообщество вступило в третье тысячелетие.

Победитель в “холодной войне” не устает пересчитывать трофеи и походя столбить претензии на всё новые сферы интересов. Антикоммунизм – в недавнем прошлом обязательная приправа к бряцанию оружием – теснится гегемонизмом в цинично обнаженном виде. На самом высоком уровне из США несутся предостережения покарать и поставить на колени любого оппонента на планете, кто осмелится воспротивиться американскому прочтению добра и зла. “Крестовый поход” за демократию, провозглашенный еще Рейганом, ныне обретает свое предметное измерение.

* * *

Организация Объединенных Наций стала в глазах США облыжным институтом. Этот, по их мнению, реликт антигитлеровской коалиции подлежит закланию или выхолащиванию. Под диктовку Вашингтона НАТО объявляет, что атлантисты, коль скоро они сочтут необходимым применить вооруженную силу, разумеется, в “интересах мира” и “прав человека”, не будут впредь нуждаться в решениях Совета Безопасности ООН.

Иными словами, агрессия против Югославии не была исключением из правил. Исключением готовы сделать поминание зафиксированных в Уставе ООН принципов и норм международного права, когда и поскольку это покажется натовским радетелям об “общечеловеческих ценностях” по каким-то мотивам целесообразным.

Круги от нападения НАТО на члена ООН Югославию пошли быстрее и шире, чем можно было предполагать. Судьба сотен тысяч сербов, изгнанных из Косово, волнует США и их союзников еще меньше, нежели судьба более 400 тысяч сербов, бежавших ранее от бесчинств националистов, утвердившихся в Хорватии. Для Атлантического блока сербы – “человеческий материал”, причем второсортный. Какие-то славяне, к тому же православные.

Имей Югославия ядерное оружие и средства его доставки к цели, подкрепи она на этапе вооруженной борьбы свою волю к сопротивлению необходимыми средствами обороны, не состоялась бы косовская авантюра НАТО. Печальный опыт югославов подсказывает государствам: не полагайтесь на ООН или ОБСЕ. Чтобы как-то себя застраховать от милитаристского произвола, лучше приобрести средства возмездия, адекватные тому, что грозит обрушить враг. Потенциальный агрессор чтит возможность возмездия куда больше, чем любую из категорий международного права. Собственная уязвимость сбивает раж. Короче, приглашения на “шабаш” распространения оружия разосланы, и, надо полагать, спокойствия XXI веку это не добавит.

Агрессия НАТО против Югославии подвела еще одну мину пролонгированного действия под европейскую безопасность. Среди новейших систем прошли опробование усовершенствованные (по сравнению с использованными в войне против Ирана) боезаряды с сердечниками из малообогащенного урана. Официальные уверения из проатлантических кругов, будто распыленный при взрыве уран не представляет угрозы для человека и биологической жизни вообще, лишь подчеркивают безответственность политиков, обслуживающих беспредел милитаризма натовского покроя.

Балканский синдром не выдумка экологов, врачей или журналистов. Это – констатация реального факта, указывающего на взаимосвязь между применением уранового оружия и заболеванием лейкемией солдат, находившихся в тех районах Косово, где американцы взорвали более 100 тысяч снарядов с урановой начинкой.

Экспертам ряда западных стран более 20 лет известно, что данный тип оружия сопряжен с опасностью радиоактивного заражения с необозримыми последствиями. И, конечно, не случайно, что, планируя зоны оккупации Косово, Пентагон охотно уступил местности, где применялось это оружие, своим португальским, итальянским и другим партнерам. Оно как-никак сподручнее – наблюдать балканский синдром со стороны. К тому же Вашингтону, похоже, достаточно исков, которыми ему досаждают американские военные, потерявшие свое здоровье в ходе конфликта вокруг Ирака, где не только на чужих, но и на собственной шкуре опробовались прелести новинок, переполняющих арсеналы, на которые опираются Соединенные Штаты в своей силовой политике.

Впрочем, почему дискуссия концентрируется ныне на негативном воздействии радиации только на здоровье солдат, приходу которых урановые снаряды прокладывали путь?

Иностранные военные рано или поздно уберутся восвояси. Коренное население же остается. Что ему – ждать, когда естественный распад обезвредит угрозы? Для плутония, следы которого обнаружены в местах натовских обстрелов, это всего-навсего 25 тысяч лет. Для малообогащенного урана период полураспада в десятки лет дольше.

Европейцы, участвовавшие в нападении на Югославию, не вправе извинять себя за ближайшие и отдаленные последствия случившегося. Они ведали, что творили.

США – другое дело. Они не склонны жеманничать. “Свобода нападения” включает превентивные удары по “потенциальной угрозе”, прежде чем таковая обретет конкретные очертания. А кого объявлять “государством-изгоем”, Вашингтон собирается решать не только без ООН, но и вне рамок НАТО, если союзнические условности окажутся излишне стеснительными. Не сыщутся ли и здесь подражатели?

В данном контексте симптоматичны диалоги атлантистов на темы о противоракетной обороне. Руководители США как будто созрели для слома всей совокупности договоренностей по контролю над вооружениями и готовы даже пренебречь возражениями ближайших союзников.

Никто из европейских или неевропейских партнеров Соединенных Штатов не обманывается по поводу аргументов американской администрации и лоббистов программы СОИ-II. Система национальной противоракетной обороны, за которую ныне хлопочут, есть начальный этап нового витка гонки вооружений в расчете на утверждение безусловного превосходства США также в космосе. Если не посчастливится перехитрить физику и создать сколько-нибудь надежные противоракетные средства, то, возможно, удастся обрести оружие, поражающее из космоса избранные цели на Земле, и таким образом реализовать поверье: кто контролирует космос, тот определяет коловращение на планете. В любом варианте милитаризация околоземного пространства явилась бы щедрым подарком военно-промышленному комплексу США, который жаждет приложения сил в неизведанных областях, к тому же к собственной выгоде за счет налогоплательщиков.

Европейцев затягивают в “черную дыру”. Прозябать, держась в стороне, они не сумеют, хотя бы потому, что дочерние американские фирмы, расположенные в Германии, Англии, Франции, Италии и ряде других стран, получат субподряды по программе СОИ. Результаты противоракетных исследований прямо или опосредованно вынудят Западную Европу в свою очередь модернизировать технику, которая обслуживает её военную инфраструктуру. В общем, классический пример – лиха беда начало.

Главные же потери от милитаризации космоса будут нести Россия, Китай, Индия, развивающиеся страны Старого и Нового Света. То есть нации, для которых гонка вооружений всегда была проклятьем и наказанием, ибо она скверно сочеталась с потребностями национального социально-экономического развития. Это обстоятельство калькулируется за океаном с особым удовольствием.

И тут не лишне одно уточнение. Основные стратегические задачи США и НАТО в отношении бывшего Советского Союза и его преемников, как они были сформулированы в 40–70–х гг., в главном выполнены. По обычным вооружениям Атлантический блок сегодня превосходит Россию втрое, по системам оружия высокой точности – в 7–10 раз, по ВМФ – раз в 15–20 в зависимости от класса кораблей. Что касается сети раннего предупреждения, прежний баланс интересов полностью утрачен. Это ставит Россию в крайне уязвимое положение, и арифметические выкладки насчет примерно равного количества стратегических ядерных ракет, остающихся у американской и российской стороны, лишь смазывают истинную картину.

В перспективе на ближайшие два-три десятилетия основное внимание американских плановиков будет занимать Китай, у которого больше предпосылок, чем у России, стать противовесом вседозволенности Вашингтона. Не отсюда ли повышенное внимание к Тихому океану, объявление его главным очагом “развития цивилизации” по меньшей мере в XXI веке? И в свете опыта последних 50 лет следует загодя настраиваться на то, что одной из решающих составных этого развития явится конструирование и производство новых военных технологий, которые определят соответствующие новые акценты в политических подходах США по отношению к тем или другим государствам региона.

* * *

С распадом СССР и исключением России как конкурента, у США меньше резонов отвлекаться на Европу и обхаживать ее. Европа как придвинутый к советской сфере передовой форпост в основном отыграла свою роль или отыграет ее, как только окончательно устареет пентагоновская “стратегия двух с половиной войн”, жестко увязывающая локальные, региональные, континентальные кризисы в глобальные сценарии. Чрезмерно сильная, да еще излишне, по американским понятиям, самостоятельная Европа для вашингтонских идеологов не подарок, а как “третья сила” она в любом составе и вовсе не нужна.

Общий крен к переоценке ценностей в контексте новых реальностей не отменяет специфического интереса Соединенных Штатов к отдельно взятым союзникам, в частности к Турции. Со всеми подобающими оговорками можно утверждать, что в ближайшие десятилетия турецкий союзник может больше привлекать Вашингтон, чем, например, Франция или Италия, ибо через Малую Азию США проще обустраивать свои позиции на Среднем Востоке и в Большой Азии, чем действуя из Западной и Центральной Европы.

* * *

Сегодня, перешагнув в третье тысячелетие, мы можем констатировать следующее: Европа, как ни один другой континент Земли, опробовала множество раз на самой себе и на других все коварства и жестокости Марса, все формы и способы насилия. Разве лишь военному атому не позволили тут разгуляться, хотя в нескольких случаях соперники примеривались, не ухватиться ли и за него. Ни один другой континент не дал более убедительных свидетельств тому, что насилие – негодное средство для решения любых проблем – и внутренних, и внешних. У войны, саркастически заметил венгерский писатель К. Миксат, два недостатка: она дорого стоит, и на ней могут убить. В современной войне по-крупному у Европы шансы выжить равны нулю, и подсчитывать ее издержки или псевдоприобретения будет некому и ни к чему.

Однако нет худа без добра. Противостояние Запад–Восток дало толчок к западноевропейской интеграции, преодолению вековых предрассудков, нетерпимости и вражды. Возникло общее экономическое пространство, национальные границы перестали разделять и отчуждать людей, присягнувших культуре добрососедства, пусть пока в замкнутом кругу, и принявших к обдумыванию элементарную истину – хорошо иметь обо всем собственное мнение, но лишне и даже вредно считать это мнение единственно правильным и обязательным для остальных.

Где-то в конце 60–х – начале 70–х гг. в Европе перестала быть крамольной мысль о несовершенствах философии атлантизма с ее преимущественно черно-белой палитрой, с дефицитом интереса к согласию, ибо США еще в 1946 г. решили для себя и заодно для своих друзей: что выгодно Востоку, не может не быть ущербным для Запада. Понятно, что в затяжной осадной войне, ведшейся по разряду “холодных”, особо доставалось Советскому Союзу, опиравшемуся в противоборстве на в семь раз более узкую экономическую базу сравнительно с США, Западной Европой и Японией вместе взятыми. Кто заставлял руководство СССР держаться стратегии, обслуживавшей американский курс на наш измор, – это другой вопрос. Варианты реакции на вызовы НАТО имелись разные, но московские правители выбирали, как правило, не лучшие ходы.

Выделив эту закономерность, не преминем констатировать и другое: советская сторона с готовностью, подчас недипломатично горячей, откликалась на знаки доброй воли США и Западной Европы, когда таковые по каким-то причинам давали о себе знать. С учетом реальных или лишь инсценированных подвижек на Западе в пользу нахождения с нами общих знаменателей по конкретным проблемам и сколько-нибудь устойчивого равновесия Москва выступала с примечательными, в ретроспективе не утратившими своего значения инициативами регионального и планетарного масштаба. Редкие из них, однако, удостаивались делового рассмотрения в атлантических столицах.

Заслуживают упоминания осуществленный в 1969–1972 гг. поворот политики ФРГ лицом на Восток параллельно с очищением советских подходов от германофобства и принятие участниками переговоров и договоренностей в качестве руководства к действию принципа отказа от насилия. Этот принцип стал затем сердцевиной Заключительного акта Общеевропейской конференции по безопасности и сотрудничеству (Хельсинки, 1975 г.). Он был подтвержден и в Парижской хартии 1990 г.

Трудно возразить против тезиса, что Московский договор 1970 г. и Заключительный акт Хельсинки 1975 г. оплодотворили тектонические перемены в Европе конца 80–начала 90–х гг. Наверное, есть не меньше оснований утверждать, что, останься все в 1970–1975 гг. на точке замерзания, с непоколебимостью силовых догм и политикой острия против острия, политическая карта Европы поныне едва ли бы существенно изменилась. Два германских государства продолжали бы обслуживать оба военных блока, ради чего ФРГ и ГДР в свое время и были учреждены.

Европейские атлантисты собрали с нивы разрядки урожай сверх всяких ожиданий. Перенос ударения с насилия на сотрудничество и открытость, на права человека оказался более плодотворным в политическом и социально-экономическом смысле, чем любая из военных систем и технологий, придуманных после 1945 г. Вот бы и закрепиться на этом направлении, развить успех, увлечь своим примером иные страны и регионы, где насилие и его прародитель, милитаризм, все еще бушуют без устали.

Однако стоило немецким и другим атлантистам выйти на искомые рубежи и вдобавок получить от советских руководителей щедрые премиальные, как позитивный заряд, присущий несиловому мышлению, в одночасье иссяк. Начался откат к затертым, словно расхожий пятак, канонам, восславляющим культ силы, выдающим использование оружия против других наций за высшее, концентрированное выражение собственного суверенитета и мессианского долга.

Всё забыли и ничему не научились? В XIX веке порок наказывался лишением корон и позором. В наше время правителям подобной малостью не отделаться. Европа могла, продолжая и углубляя курс на разрядку, на нетрадиционное взаимопереплетение интересов с ближними и дальними соседями, на переключение всё бтльших объемов ресурсов из военного сектора в гражданский, четче прорисовать свой профиль и почерк в мировых делах. Сделав ненужным и излишним механизм подавления и подчинения или сведя их к минимуму, диктуемому непреложными фактами, а не больным воображением, Европа была в состоянии предложить свою стратегию развития на XXI век, наверное не во всём созвучную многим натовским традициям. Могла, но не осмелилась, не пожелала? Или трясина, в которую ее засосала “холодная война”, оказалась слишком вязкой, зависимость от старшего партнера неодолимой?

Стратегия, ориентированная на отказ от насилия, и стратегия, танцующая от насилия как от печки и возводящая насилие в ранг высшего судии в большом и даже малом, взаимоисключают и отнюдь не дополняют одна другую. Стратегия, обслуживающая политику с позиции силы, по циничному признанию бывшего министра обороны США Уайнбергера, тождественна “войне в мирное время”. Та грань, на которой когда-то балансировал Джон Фостер Даллес между войной и миром, смылась. Постоянная готовность к применению оружия и непредсказуемость действий, которые администрации США сделали нормой американской политики и мировосприятия, превращает в заложников каждого, кто попадает в вашингтонский реестр на заклание, возможно, с отсрочкой исполнения приговора на пару лет или десятилетий.

Вседозволенность, производная от сверхмогущества, – сводный брат бесконтрольности и отрицания любого из принципов, который может как-то стеснять. Пастернаковское – нельзя быть подлецом по отношению к другим, не будучи самому себе негодяем, – метко характеризует процесс перерождения, зашедший в США дальше, чем где бы то ни было. Не потому, что американцам на роду написано мерить всё на свой аршин. Причина банальней и тем опаснее – абсолютная власть портит абсолютно и крайне редко небезвозвратно.

Аналитикам, изучавшим американские сценарии войн с применением оружия массового поражения (а их от Трумэна до Рейгана набирается дюжины две), не могло не бросаться в глаза, что при подсчете вероятного числа жертв с обеих сторон, как правило, куда-то терялась Европа. Не по недосмотру, надо полагать. Настраивать европейцев на “день икс”, за которым разверзлась бы бескрайняя ночь, не получалось. Лучше оставить за скобками неприятные объяснения и зарядить союзников казенным оптимизмом, поскольку НАТО собиралась первой наносить удар, – это выдавалось почти за гарантию того, что полновесного возмездия удастся избежать.

Блажен, кто веровал и верует. Между тем не нужно включать новейший компьютер ИБМ с его 13-ю триллионами операций в секунду, чтобы установить: Европа не приспособлена к новым войнам на своей территории. Одних атомных реакторов на континенте – под две сотни, и каждый в условиях войны – цель для поражения. Химических заводов, где производят диоксин и колдуют с прочими ядами, не счесть. Нефте- и газохранилища, гидросооружения, заполненные миллиардами кубометров воды. Невиданная прежде концентрация населения в мегаполисах. Как это совместить с серьезным катаклизмом? И главное – зачем рисковать созданным благополучием, которому если кто и угрожает, так прежде всего собственная алчность и потребительская психология.

Европа могла и может реализовать свой богатейший потенциал только как сообщество равноправных народов, устремивших помыслы и энергию на обеспечение справедливого и тем самым прочного мира, на решение насущных проблем, определяющих судьбу человечества.

* * *

Итак, какое тысячелетие мы оставляем и в какое вступаем? Неужели человечество еще не навоевалось досыта, и оружие XXI века, над созданием которого суетятся ученые и умельцы в разных странах, неожиданно заговорит? Первая и Вторая мировые войны, как и “холодная война”, были предвестниками заката планетарной цивилизации, предупреждением и обвинением против милитаризма – этого тягчайшего из недугов, когда-либо поражавших человечество? Апологеты насилия, однако, более рьяно, чем прежде, проповедуют приоритет целей над средствами и оправданность любых жертв во имя идей, что сродни алчному вожделению.

Истрать государства на оптимизацию материальных и духовных предпосылок для раскрытия каждой нацией и каждым человеком отпущенных им творцом-природой способностей, скажем, половину ресурсов, выброшенных на подготовку и ведение войн, а затем залечивание ран и разрушений, мечта о “земле обетованной”, где властвовали бы законы справедливости, давно не была бы столь уж эфемерной. Но профессиональным антикоммунистам и некоторым из бывших профессионалов-революционеров справедливость – что черту ладан. Погибнуть, поучают они, коль грянет апокалипсис, можно и вместе, но до Cудного дня каждый волен урвать от природы и ближнего своего столько, сколько сможет, и пусть неудачник плачет.

Ну а мораль, заменившая животные нормы поведения нормами человеческой нравственности, наработанная цивилизациями культура – как с ними? Если они входят в клинч с “естеством”, с врожденной потребностью индивидуума возвыситься над окружающим его миром и подчинить этот мир себе, тем хуже для условностей, придуманных просветителями и философами, – слышим мы в ответ.

Приглашения к свежему прочтению Книги бытия, к не зауженному “измами” осмыслению совокупного мирового опыта поступали к народам многократно. Со времени расщепления атома и компьютерной революции пробил час для списания в архив идолов насилия и силовых идеологий. В возникшей принципиально новой системе координат упорядоченное, добрососедское сосуществование всех стало залогом существования каждого. Найти себя не в конфронтации с “потенциальным” или с вполне оформившимся противником, а погасить вражду и разрядить соперничество, врабатывая частное в общее, – таков категорический императив. Ибо неделимость мира – не крылатая фраза, начертанная пером спичрайтера, а слепок с действительности, в которой мы все обречены жить.

Сложилось единое информационное пространство. Экология глобализирована безвозвратно, и через озоновые дыры сверхоптимисты, упрямо долдонящие: авось пронесет, могут “подсмотреть” не примере того же Марса, чем чревато нынешнее неразумение для поколений, идущих нам на смену. Волны демографического взрыва не миновали ни один континент, за исключением разве что Австралии. В ближайшие 12–15 лет предстоит произвести для покрытия запросов быстрорастущего населения планеты столько продовольствия, сколько человечество потребило за 10 тысяч предшествовавших лет.

Энергетическое и сырьевое наполнение экономического пульса мировых промышленных и сельскохозяйственных центров впадает в зависимость от политической и социальной стабильности стран, пребывающих на обочине прогресса. Изъятие из этих стран природных богатств совершается по архаичным моделям, угодным пользователям и отмеривающим владельцам этих богатств сущие крохи.

Потребительская философия с ее “после нас хоть потоп” ведет к абсолютному и относительному обнищанию планеты и, по большому счету, к подрыву устоев, на которых зиждется вся биосфера. Обыкновенно, воздавая комплименты гению Homo Sapiens, не упускают случая сослаться на тот факт, что XX век отмечен большим количеством научных открытий, технических достижений, расшифровкой более обширного каталога тайн природы, чем все предшествовавшие эпохи развития человечества, вместе взятые. На этой ярмарке тщеславия как-то заслоняются издержки.

Во что обошелся Земле данный скачок, величаемый прогрессом? Площадь пустынь в результате деятельности человека удвоилась. Актуальными стали парниковый эффект с его необозримыми последствиями, истончение до неприемлемых пределов озонового щита, ограждающего землян от губительных космических лучей, обострение дефицита нормальной пресной воды. Уже теперь добротной воды лишено до трети людей и, может быть, ещё больше других живых существ.

В XX веке копился не только капитал знаний и открытий, но и удлинялся мортиролог жертв, приносившихся на алтарь “прогресса”. За 100 лет уничтожено больше видов зверей, птиц, рыб, насекомых, растений, чем за все время существования человека.

Что же касается жертв, в кои обошлись войны XX века – горячие и холодные, явные и тайные, внутренние и внешние, психологические, информационные, экономические, конфессиональные и прочие – им несть числа. Общее представление может дать, пожалуй, лишь такое сравнение. Разрыв между моралью и политикой, несоразмерность целей, даже когда они конструктивны, и средств, нежелание или неспособность заглянуть за горизонт повседневности, за рамки собственного благополучия, удобств и прихотей оборвали жизнь бтльшего количества людей, чем населяло планету Земля 500 лет назад.

* * *

Как дальше? После крупных потрясений люди склонны предаваться раздумьям о несовершенствах устройства человеческого сообщества. Выводы делались и делаются подчас взаимоисключающие – от единства в многообразии до равнения на гегемона, от необходимости вырваться из порочного круга силовых поверий до мобилизации неограниченных средств на создание “абсолютного оружия”, которое изведет под корень инакомыслие, инакосклонности, инакопривязанности. Короче, выбор всегда имелся, и на отдельных этапах здравый рассудок, похоже, даже торжествовал.

Устав ООН, хотя в 1945–1947 гг. США уже рвали с наследием антигитлеровской коалиции, все же вступил в силу. В 60-х гг. были заключены договоры о прекращении испытательных атомных взрывов в трех средах и о нераспространении ядерного оружия. Заключительный акт Хельсинки и Парижская хартия, пакет советско-американских соглашений о контроле над вооружениями 70–80-х гг. вселяли некоторые надежды на смену вех в военно-политическом мышлении, на обуздание насилия. Что сталось с этими надеждами?

Каких только ярлыков и обвинений не навешивали на Советский Союз за предосудительное сектантство его лидеров, объявлявших мирное сосуществование “одной из форм классовой борьбы”. Но как-то не приходилось слышать, чтобы одни демократы возмутились маневрами других, еще бульших демократов, для которых, как выяснилось на поверку, разрядка, поклоны принципам равенства и равной безопасности, договоренностям о сокращении ядерных и обычных вооружений, об отказе от достижения военного превосходства, о добрососедстве и невмешательстве во внутренние дела других стран означали лишь манёвр, лишь способ выиграть время и убаюкать общественность, дабы половчее перегруппировать силы и подготовить почву к очередной атаке на позиции конкурентов. Точка в этом не слишком благопристойном занятии не поставлена и после распада СССР и исчезновения пресловутой советской угрозы.

Выше отмечалось, что Вашингтон намерен расторгнуть договор по ПРО – опрокинуть этот мешающий его планам краеугольный камень международной стабильности. Американские союзники – редкий случай – подали голос против планов своего патрона, но пока незаметно, чтобы возражения атлантистов, Японии, протесты практически всего мирового сообщества возымели действие. США лишь отложили принятие окончательного решения о начале создания новой системы ПРО. Техника заела, а не морально-политические аспекты смущают.

Военный бюджет Пентагона держится на уровне четверти триллиона долларов, и его собираются наращивать. Это в несколько десятков раз превышает оборонные расходы России. Но, приметим, об “асимметриях” – любимом напеве НАТО в 80-х гг. – никто на Западе и не обмолвится. Отшибло память?

Если главными актерами будущих вооруженных конфликтов станут приборы, автоматы и роботы, жертвами и подобного сверхинтеллектуального безумия будут прежде всего народы. По ним да ещё по природе придутся самые болезненные удары, от которых чем дальше, тем труднее будет оправляться.

Вернемся в этом контексте к Европе и зададим себе неудобный, соглашусь, спорный вопрос: сумеет ли наш континент пережить еще одно Косово, пусть даже с вовлечением территорий, на которых нет атомных электростанций, химических заводов, производящих особо токсичные вещества, где нет даже самых примитивных отстойников, типа румынских, что недавно из-за преступной халатности их владельцев спустили смертоносные нечистоты в реки Тисса и Дунай? Не спешите с ответом. Реальность может посрамить иную неуемную фантазию.

* * *

По сравнению с вызовами, с которыми сталкивается международное сообщество уже теперь, и тенденцией их резкого обострения в ближайшие 25–50 лет, нынешние перетягивания каната, чем занято большинство правительств, есть суета сует. Остановят ли те же противоракетные технологии размывание генофонда человека? Деградация гена достигнет, по прогнозам ученых, критических отметок к началу XXII века, причем обратного эволюционного хода уже не будет.

Планета и общество вступают в новую стадию развития: антропогенная нагрузка на окружающую среду не только превращается в фактор, определяющий ее эволюцию, но и растет столь быстро, что преодолеть надвигающийся кризис одними техническими средствами (безотходные технологии, очистка рек, ужесточение норм здравоохранения и т.п.) стало невозможным, – предупреждал академик Н.Н. Моисеев. Будущность всего биологического вида Homo Sapiens зависит от способности людей подчинить деятельность и жизнь “нравственному императиву”.

Человек должен осознать и принять свою принадлежность не только семье, стране, нации, но ко всему планетарному сообществу, признать свою ответственность за судьбу человечества. Он должен по-другому, чем вчера и сегодня, относиться к природе, отказаться от пагубной иллюзии главенства над ней, научиться жить, следуя ее законам.

Либо – либо. Выбор крайнее заужен и во времени, и в пространстве. Полумеры могут лишь отсрочить развязку, замедлить совершающееся скольжение по наклонной плоскости. Не более того. В повестке дня разворот лицом к реальностям, подстерегающим каждую нацию в отдельности и все их, вместе взятые, принятие радикальных решений в пользу наднациональной системы регламентации с неизбежными табу и ограничениями, общих обязательных правил, без которых взаимопонимание, взаимодействие внутри складывающегося общепланетарного сообщества недостижимо. Тот же Н.Н. Моисеев ратовал за выработку общепланетарной “стратегии человечества”, призванной обеспечить “коэволюцию человека и окружающей среды”, от которой зависит “сам факт сохранения в биосфере нашего вида”.

От последствий экологического и геологического надругательства над Землей не отгородиться никому. Сильнее других их может почувствовать на себе Европа, живущая на пределе своих внутренних ресурсов и резервов. И кому, как не Европе, накопившей некоторый опыт улаживания межнациональных противоречий и отлаживания работы наднациональных институтов, не взять на себя пионерскую роль в переосмыслении совокупности человеческих знаний, достижений и ошибок былого, в формировании рациональной, основанной не на миражах, а на строго выверенных фактах программы приведения в соответствие потребностей, желаний и возможностей человечества.

Программа загодя потеряет достоверность, если её авторы займутся скрещиванием будущего с прошлым, извинениями за совершенные самими промахи и преступления, розыском виновных на стороне. Она останется набором заклинаний, если окажется пристегнутой в одну упряжку с милитаризмом. И, естественно, в любой программе мало проку, когда ее обращают к другим и выводят из-под огня критики себя.

Волей развития Европа оказалась с середины XX века отодвинутой в тень Соединенных Штатов Америки и забыла, что, по крайней мере в интеллектуальном смысле, она – регион необъятных возможностей, могущий посостязаться с кем угодно. Европе предстоит самой, без подсказок опекунов осознать свою роль в качественно новом мире, который возникает на пороге третьего тысячелетия, и показать пример конструктивных действий. На пользу себе и на благо остальным, даже чужим и далеким.

Сообщения в ветке


Ответ на сообщение
Ваше имя:
Пароль:
Ваш e-mail:
Тема:
Текст сообщения:
  
Посылать уведомление об ответе: